Театр лондонской окраины

Спектакль закончился так, как обычно кончается талантливая постановка, задевшая зрителя, как говорится, за душу. Сомкнулся занавес, прошли те обязательные мгновения тишины, в которые зрители как бы. обдумывают только что увиденное и пережитое. Потом раздались аплодисменты, да такие щедрые, дружные веселые, что сразу ясно стало: понравился не только этот спектакль, но сам театр здесь знают и любят, а у актеров и зрителей установились наилучшие отношения.
Участники спектакля, еще не снявшие грима и костюмов, группой и по очереди выходили на авансцену, усталые, улыбающиеся. Словом, это был большой и настоящий артистический успех, свидетелем которого всегда так приятно быть. И все же вечер этот в маленьком театре на закопченной дымом бесчисленных заводов и фабрик лондонской окраине закончился необычно.
Вслед за артистами был вызван публикой режиссер-постановщик спектакля Джоан Литтлвуд. Это. невысокая женщина с суровым, энергичным лицом и блестящими, выразительными глазами. Как бы погасив властным движением руки новую вспышку аплодисментов, она сказала взволнованно и твердо:
Друзья! Мы благодарим вас за теплый прием. Если спектакль вам действительно понравился, приходите к нам еще раз. Мы знаем, что об этой постановке в прессе не дадут ни строки. В отношении нас «большая пресса» открывает рот только для того, чтобы обругать. Мы просим: если вас заинтересовала эта наша работа, расскажите о ней своим товарищам по цеху или мастерской. Расскажите о спектакле хотя бы одному своему другу. Пусть он тоже придет нас посмотреть. Этим вы окажете нам поддержку, за которую я и мои товарищи вас заранее благодарим. Спокойной ночи!
Я не записал тогда этого, вероятно, одного из самых необыкновенных монологов, какие! когда- либо звучали с театральных подмостков. Но речь Джоан Литтлвуд - нас так поразила, что я уверен - мне удалось воспроизвести ее по памяти без искажений.
Слова ее произвели впечатление особенно потому, что мы только что просмотрели в театре шекспировского «Ричарда II». Эта очень сложная в постановке пьеса была преподнесена с такой свежестью и экспрессией, с таким блеском актерского мастерства, остроумием режиссерских трактовок, что даже нас, вынужденных воспринимать ее через переводчика, она пленила и захватила, будто повествовалось в ней не о событиях седой старины, а о сегодняшнем дне, о делах, близко всех нас касающихся.
В разные годы мне довелось видеть в различных британских театрах несколько хороших, оригинальных постановок шекспировских пьес. До сих пор не погасло волнение, с каким мы, советские гости, смотрели года три назад «Отелло» в лондонском театре «Олд Вик». Но чувства, которые мы испытали на шекспировском спектакле в маленьком театрике Ист-Энда, были большим, чем наслаждение актерской игрой. Казалось, что постановка эта перенесла нас во времена Вильяма Шекспира и Бена Джонсона, в пору, когда театры в Англии жили в народе и для народа, в пору, когда высокое искусство чутко откликалось на все, чем жил, что чувствовал простой человек. Тогда друзьями театров, их постоянными посетителями и ценителями были не эстетствующие критики, не чиновники от искусств, не финансовые воротилы, а простые ремесленники, бедные интеллигенты, экономившие пенсы и шиллинги на театральный билет за счет кружки эля или сандвича к стопке джина.
И дело здесь не только в т стремлении режиссера и актеров приблизить стиль постановки к традициям старых народных театров. В большей степени впечатление это создавалось атмосферой; царившей в театру тем, что в зале сидели текстильщики, металлисты, машиностроители, только что отработавшие смену. Они сидели рядом с женами, свернув и положив свои пальто на колени. Среди них, рядом с ними сидели истинные любители и знатоки искусства, которые совершали иной раз чуть ли не часовую поездку на автобусах и метро через весь огромный Лондон с тем, чтобы на самой отдаленной его окраине посмотреть Шекспира в смелой и, я бы сказал, боевой .трактовке.