Пространство игры

Книжная графика последнего десятилетия богата примерами использования в иллюстрациях конкретных образцов или стилистических канонов изобразительного творчества того времени, к которому относится повесть или роман, сказка или сборник новелл. Путь этот сложен и неоднозначен, однако исполненные в последнее десятилетие иллюстрационные циклы ряда мастеров и молодых графиков позволяют сделать вывод: в таком подходе немало возможностей и перспектив.

Поиски ленинградского графика Михаила Майофиса лежат в русле сопоставления сегодняшнего взгляда на мир, сугубо современного прочтения литературы минувших эпох с обращением к их стилевому канону. Создаваемая на основе такого синтеза художественная реальность всегда уместна в иллюстрируемой книге, внешне эффектна, мгновенно узнаваема и в то же время сложна по содержанию и образной структуре. Эта реальность обладает ярко выраженной характерностью, окрашена индивидуальным взглядом на мир, художническим восприятием прошлого и настоящего.

Майофис выбирает для иллюстрирования разнообразный литературный материал. Но больше всего художника притягивают произведения романтические по духу и по стилевой направленности. После иллюстраций к драматургии И. Бабеля и поэзии Э. Багрицкого художник обращается к гоголевской «Женитьбе», к «Приключениям барона Мюнхгаузена», постоянно работает над классической западноевропейской сказкой.

Книжный организм продумывается Майофисом взыскательно и любовно: в принципе иллюстрирования он всегда отталкивается от жанра литературного произведения. Так, обложка «Приключений барона Мюнхгаузена» решается как портрет, а «Бременских музыкантов» - как группа портретов, показывающих главных героев. На обложке «Кота в сапогах» центральный персонаж в рыцарской позе и облачении, а над ним подопечные. Портреты геральдичны и насмешливы одновременно: воинственность кота со шпагой и щитом в руке принижается изображением противника - маленькой мышки со свернутым в колечко хвостом, а три геральдических щита-портрета в целом образуют рокайльную вазу, хрупкую и изысканную. Переход от серьезного к смешному, от понятного и доступного к необычному прост и естествен, как в сказке, и соразмерен важности и шутки, и подвига.

Титульный лист разворачивает надписи на свитках, словно убеждая в давности изложенной истории. На одном из таких свитков восседает кот - уже не бравый герой, а обычное домашнее существо, и только лукавый взгляд, изящество скошенной в сторону великолепной пары сапог говорят о возможности его волшебных превращений. Каждая страница в книге обрамлена орнаментальной рамкой, служащей окном в мир сказочного повествования и словно ограждающей, замыкающей сказку в ее собственном бытии.

Уравновешенность и четкость композиции в сочетании с шутливостью и изобретательностью в показе сказочных событий - доказательства высокого профессионализма.

Искусство Майофиса - подлинный антипод скуке, однообразию. Художник необыкновенно скор на выдумку, его книги лишены пластических повторов; изобразительно-предметные и декоративно-орнаментальные построения с легкостью и быстротой сменяют друг друга. Но изобретательность не бросается в глаза. Художник заставляет зрителя увидеть в сопоставлении знакомых предметных форм новую отвлеченную или столь же реальную конструкцию, где каждая деталь ведет свою хитроумную игру. Так, например, обыкновенная свернутая в клубок нить преобразуется в магическую спираль - древний символ вселенной (В. Важдаев. «Волшебные спицы. По мотивам немецких народных сказок»).

Однако легкость обращения с изобразительным сюжетом, с формой, линией, предметом никогда не приводит к недоговоренности или небрежности. Каждое решение обладает цельностью, композиционной завершенностью. Трудный, кропотливый процесс создания множества вариантов исполненного в технике офорта оригинала сообщает раскованной, казалось бы, стихийной игре художника строгую профессиональную выветренность. Несмотря на утонченность и изящество форм, общая изобразительно-орнаментальная конструкция всегда устойчива.

Эта вовлекающая зрителя в замысловатую игру образов структура своеобразна по целостному облику, по логике перехода от одного изображения к другому, по конкретному пластическому решению. Вместе с тем она насыщена многообразными стилевыми аналогиями, общим ощущением духа искусства той или иной эпохи.

В «Приключениях барона Мюнхгаузена» художник подчеркивает сказочность, романтизм, стремится увидеть и показать время, в которое писатель создал произведение. Такая задача, естественно, наложила отпечаток на стилистику иллюстраций. Серия офортов к сказке - не что иное, как фантазия на темы рокайля. Обращение к стилю подсказано временем, когда жил полулегендарный автор и герой рассказов. Вместе с тем и ткань культуры XVIII века соответствует одному из свойств индивидуальности художника - хрупкой изысканности, превалирующей в его графике. В иллюстрациях неожиданную легкость фарфоровых статуэток обретают даже тяжелые, непомерно большие предметы - и потому конь с непропорционально маленькой фигурой всадника -барона свободно удерживается на столе, а вся иллюстрация, обрела оттенок игрушечности.

Характерными деталями стиля, даже принципами «рокайльного мышления» полны эмблематика и декор виньеток «Мюнхгаузена». В игре со стилем художник не преступает границ предметности, создавая графичный, условный мир. В то же время серовато-голубой фон наделяется метафорическим значением свободного сказочно-ирреального пространства, где осуществляется неосуществимое.

Склонность к фантастически-игровой интерпретации литературной реальности - принципиальное свойство языка художника. Оно тем более уместно, чем более соответствует содержанию иллюстрируемого текста.

Изобразительное решение гоголевской «Женитьбы» проникнуто откровенно гротескным отношением к событию. Однако герои трактуются художником не только в этом плане. Подобно многим гоголевским персонажам, они демонстрируют разнообразие человеческой натуры.

Неоднозначность характеров, смещение от обозначенного полюса уродливого к проявлению человеческого выявлены художником сплавлением разнородных характеристик. Сквозь самодовольство проступает добродушие, недалекость и наивность питают друг друга. Это и делает их неудачниками, незадачливыми жертвами своих пристрастий и пороков. В дородной фигуре Агафьи Тихоновны вдруг проступает что-то простодушно-незащищенное. Она беззащитна перед натиском женихов, в ситуации выбора, растеряна перед его неизбежностью.

Характеристики персонажей порой откровенно ироничны, даже стреляющий амур больше похож на андерсеновского злого мальчика, который вот-вот пронзит стрелой полную шею несчастного Подколесина. Гротескность вступает в противоречие с изысканной красотой колорита, с узорной отточенностью линии. И вновь, что и требует последовательная повествовательность пьесы и необусловленная стихия игры, - два различных начала сводятся воедино в целостной системе.