Заметки критика

Выставка четырнадцати московских художников вызвала к себе сложное отношение. Она не носила группового характера, основанного, в строгом смысле слова, на единстве идейно-творческих установок, но в ядре своем обнаружила определенную общность — и по внешним, и по внутренним духовным признакам. Творчество некоторых из участников выставки, как, например, Д. Жилинского, не раз освещалось в печати, некоторые же явления еще не подвергались анализу. И я об одних скажу больше, о других — меньше.

Начав с Жилинского, хочу сказать, что выставка не изменила моего взгляда на творчество художника. Меня по-прежнему привлекают к себе такие работы, как портрет матери художника. Тема семьи Чернышевых— также одна из самых значительных в портретной галерее, созданной живописцем. Я помню в первой картине, посвященной этой теме, прозрачные дали, ажурные деревца, бесплотную и белую, как пух на ветру, фигуру старого художника. Тщательно выписывает Жилинский каждую морщинку на щеке, каждый волосок, изъяны дряблой, повисшей на шее кожи, и совсем уже ослепшего мертвого глаза — гибнущей и умирающей плоти. Этим сопоставлением фигуры и далей подчеркивается чистая духовность человеческого лица. В прозрачности картины и самого образа художника найдено то, кто с еще большей ясностью раскрылось в «Портрете Н. М. Чернышева с семьей». В нем выступают некая нестеровская зыбкость, растворенность в природе, взятая через коринскую «выделенность» фигур, при полной выписанности и сугубой конкретности подхода к модели самого Жилинского. Голова старого художника взята в профиль на фоне округлого покатого плеча его жены. Оливковые и охристые тона усиливают впечатление нимба вокруг седой головы художника. Лицо озарено улыбкой, единственный глаз (другого теперь не видно) светится добротой. Здесь нет искусственности в передаче мысли, метафора рождается сама, она органична теме Чернышева и его жены — опоры в жизни, и всей картине в целом, как некоему зримому храму под открытым небом, где место есть и крепкому дубу, и легкой былинке. Так Жилинским творится легенда — точно по канве жизни и в согласии со своими убеждениями.

Выражение духовной глубины — задача и его новых портретов — Татьяны Лисицкой и Капицы с женой, тут тот же пространственный ход: сопоставлены образ большого ученого и огромный мир за окном. Задача все уточняется, духовность Жилинского приобретает все более символический и даже аллегорический оттенок («Изгнание из рая», «Разговор о Дюрере и Кранахе»), связь с миром держится на тонкой ниточке иносказания. Не хочу сказать, что это совсем хорошо. Многие образы, созданные художником, застывают во времени, им не хватает внутреннего движения, жизни. Живопись Жилинского нередко расчленяется на свои первоэлементы, не оставляя тайны «саморождения» формы, чем в значительной мере и объяснялась в недавнем прошлом возможность успешного ей подражания.

Творчество скульптора Д. Шаховского развивалось под влиянием идей В. Фаворского и И. Ефимова. Школа эта приучила смотреть на произведение искусства не просто как на образ, но и как на вещь в окружающей среде, она и от самого изображения, будь то графика или скульптура, требовала пространства, воздуха. Может быть, эта опосредованность, то есть упор на вещное отношение к предмету, приглушила в скульпторе непосредственное чувство природы, натуры, способность конкретно-психологического анализа, зато научила видеть красоту самого обыкновенного, придавать пространственное значение любому брошенному чурбаку или щепке, ставить перед собой синтетические задачи. Сегодня его поразил тускнеющий серебром забор в Переславле-Залесском, а в голове его, так и кажется, уже рождается образ «Крылатого», еще не видя лица, он слышит шелест его деревянных крыльев.

Настенная скульптура «Фигура в раме» лучше всего поясняет принципы скульптора, в то же время утверждая и его дальнюю связь с народным и древнерусским искусством. Богородские резчики начинали своих «дам» и «гусар» с трехгранной липовой чурки. Так начинает и Шаховской, но заканчивает отнюдь не игрушкой. Фигура, имея за собой стену, тонкой струной разделила пространство рамы на два неравных поля, причем в таком точном сечении, что сразу же задается спокойный ритм композиции. Легкий наклон вправо и она парит в воздухе. Пространство, стена и фигура строят друг друга, скульптурная композиция наполняется тишиной, покоем, она — музыкальна.