Восприятие самодеятельных мастеров

 Самодеятельное творчество в настоящее время все более приобретает значение народного искусства современности. Начиная с конца 1960-х годов выставки самодеятельных художников стали этапами вновь пробудившегося и все растущего интереса к проявлениям самобытной одаренности непрофессионалов.

  Вызывая многочисленные обсуждения и дискуссии в прессе, республиканские и всесоюзные выставки семидесятых годов окончательно утвердили самодеятельность как значительное духовное явление нашей художественной жизни. Ныне не подлежит сомнению, что самодеятельное искусство, общий поток которого необычайно противоречив и разнообразен, в лучших проявлениях несет в себе настоящие серьезные откровения в эстетическом постижении мира и человека.

 Источниками для современного народного искусства стало все богатство многовековых накоплений жизни и культуры: крестьянское искусство и лубок, классики далекого и недавнего прошлого, работы современных профессионалов, некоторые явления старого и современного городского изобразительного фольклора. Любители жадно перерабатывают в своих мотивах всю текущую информацию: журнально-газетную прессу, иллюстрации, фильмы, телевидение, документальные фотографии, картинки из школьных учебников.

 Мир не является для них поводом для решения сугубо профессиональных задач. Меньше всего думая о премудростях построения пространства на плоскости, они хотят делать иное - воссоздавать действительную жизнь.

Зримая жизненная конкретность заключена в древнейшем крестьянском искусстве. И самодеятельные мастера часто обращаются к этому источнику.

 В наиболее «чистом» виде преемственность выступает в показанной на последних выставках деревянной пластике Прибалтики. Величественно лапидарные, независимо от размера, фронтально стоящие, подобно древним героям эпического фольклора, фигурки, изображающие современников, в то же время исполнены своеобразной живости, а порой и лукавства. Причудливое смешение приемов архаики с современностью, сочетание праздничной сказочности с достоверностью реально- житейских деталей, иногда с очень меткой характерностью, придает этим работам черты неожиданности. Противоположности сосуществуют в удивительном мире реальности, преображенной народной фантазией, где высокий пафос нередко соседствует с юмором, а таинственное переплетается с привычным, давно знакомым.

 В графике Ц. Очирова декоративно-фольклорное узорочье разнообразно пронизывает своим орнаментальным строем все изображение - от облачков с декоративными завитками до округло очерченных фигурок людей. Однако попытка раскрыть конкретные характеры и сиюминутные непосредственные взаимоотношения персонажей вносят в рисунок несомненный элемент индивидуального начала, особую терпкую остроту, живейшую неповторимость.

 Склонность к преображению форм, придававшая смешным филимоновским глиняным игрушкам отблеск монументальности большой пластики, ныне захватывает все сильнее приемы традиционной народной изобразительности, расшатывая и видоизменяя даже самые устойчивые из них с динамичностью, свойственной лишь напряжению современности.

 Немаловажным является и четкое представление самобытного мастера о своем месте в мире. Любитель, посвящающий искусству немногие свободные часы, — не наблюдатель, а непосредственный участник жизненных процессов, он видит их и представляет в своих работах как бы «изнутри». В этом своеобразие искренности непрофессионалов, придающей их информации о действительности максимум доверительной достоверности. Искусство, основанное на чистом энтузиазме, ставит себя как бы в самом центре жизненного круга.

Почти буквальное воплощение этого можно видеть в оригинальной скульптуре ереванца В. Казаряна «Сельская свадьба». Двадцать фигурок разместились на одном-единственном пне, и весь этот бойкий народец от души веселится; в то же время мастер сохраняет цельность общего монолита ствола. Он не создает специальных удобств для взгляда стороннего зрителя, что свойственно профессиональному художнику, а замыкает свой хоровод, словно приглашая к активному соучастию, втягивая в тесный круг веселящихся.

 В свою очередь, профессиональный моряк, добиваясь того же, как воздух, необходимого ему соучастия, разворачивает свою пейзажную панораму как бы с борта плывущего парохода - с самой середины реки, а железнодорожник непременно покажет поле и лес с точки зрения машиниста. Ф. Шалаев, например, видит мир из кабины идущего трактора.

 Профессионал вряд ли решится показывать свою модель с подобной точки зрения, но самодеятельный автор всем строем своей картины доказывает непреложность именно такого неприкрашенного, неожиданно жизненного построения. Чем более деловитым ощущает себя самобытный любитель на обычном рабочем месте, тем больше застенчиво-нежной поэзии концентрируется для него в самом непритязательном кусочке природы за окном. Особое обаяние решению Шалаева придает то обстоятельство, что автор смотрит на все окружающее глазами не только и не столько сурово-сосредоточенного тракториста, сколько глазами рядом сидящего мальчугана, чей выгоревший затылок и вытянутая загорелая шейка выдают всю неподдельность его жадного интереса к работающей машине и весеннему миру. Да и сам художник изображает тесную кабину с не меньшим увлечением, чем вольных коней в открытом поле.